html> МИХАИЛ ХАРИТОНОВ. Баркарола
Реклама в Интернет

МИХАИЛ ХАРИТОНОВ

БАРКАРОЛА


Надежде, моей супруге

 

Фayст

Что там белеет? говори.

Мефистофель

Корабль испанский трехмачтовый,

Пристать в Голландию готовый:

На нем мерзавцев сотни три,

Две обезьяны, бочки злата,

Да груз богатый шоколата,

Да модная болезнь: она

Недавно вам подарена.

Фауст

Всё утопить.

А. С. Пушкин, «Сцена из Фауста»

 

Чёрт, я порезал палец!

«Король шантажа»

 

14 апреля 1912 года. Ночь.

 

Доктор Абрахам Меслов лежал на узенькой кроватке, свернувшись калачиком, с головой забившись под одеяльце, и никак не мог проснуться.

Ему снилось, что он лежит на узенькой кроватке, свернувшись калачиком, с головой забившись под одеяльце, и никак не может заснуть. Чтобы отвлечься, он размышлял об учении епископа Беркли: существует лишь то, на что смотрит живое существо, а прочие вещи существуют потому, что их наблюдает Бог, - тот самый, который некогда сказал Моисею, что никто не может увидеть Его и остаться в живых. Доктору казалось, что Бог каким-то неясным образом опровергал самонадеянного епископа. Ему захотелось записать эту идею, чтобы впоследствии с ней разобраться. Поэтому он встал - то есть ему приснилось, что он встаёт, - и, держа перед собой свечку (которая светила каким-то условным светом, без пламени и дыма, и, конечно, без капли тепла), побрёл к далёкому - где-то на горизонте, сказал бы он, если б вспомнил о существовании горизонта - письменном столу. Движение - не шаги, а, скорее, длящееся усилие воли, пытающейся вырваться из собственных пут и влачащей их за собой - было утомительно тщетно, ни на йоту не приближая цель: стол оставался недостижим, точнее, непостижим, словно кантовская «вещь сама по себе»: концепция, которую доктор не разделял, но не мог опровергнуть. Меслов решил, что не хочет больше двигаться - и вдруг понял, что, оказывает, всё это время сидел за столом, и купленный в Цюрихе тагебух, раскрытый на чистой странице, заговорщицки подмигивает ему латунным уголком.

Укутавшись в неведомо как собравшийся на плечах халат - призрачный дар Морфея не грел: доктор отчаянно мёрз, - он принялся мельчить карандашиком по листу, намереваясь написать о взглядах Беркли на взгляд Бога, но запутался в каком-то нелепом описании сопутствующих обстоятельств: как встал, как шёл к столу, свеча тоже требовала внимания, а главное - нужно было объяснить (кому, зачем?), кто такой епископ Беркли, какое отношение он имеет к Господу Богу, и почему он, Меслов, человек науки, заинтересовался этим курьёзным писателем -  а именно, из-за прочитанной в студенческие годы «Новой теории зрения», которая интересовала его как попытка философски осмыслить микроскопию, каковая, в свою очередь, была важна для будущего адепта естественных наук, каковым он стал в силу обстоятельств, о которых писать отнюдь не следовало. Подробности громоздились и громоздились, заводя в тупики и отдаляя цель высказывания, и бесконечный этот анабазис был подобен мученьям Ахиллеса, Пелеева сына, коего Господь покарал за надменность, бросив его, подобно Сизифу и Иксиону, во мрачный Аид вечно догонять черепаху - про которую теперь, раз уж она пришла на ум, тоже  нужно что-то написать.

Эта непонятно откуда взявшаяся неодолимая надобность, - писать про черепаху, - показалась  доктору ему настолько нелепой, что он внезапно очнулся.

Меслов приподнялся на руках, отбрыкиваясь от вязнущего в ногах одеяла. Вокруг было темно, промозгло, сыро: судя по всему, какие-то проблемы с отоплением. Ночная рубашка из тонкого полотна, противно влажная, прилипла к спине. Слева в рёбра упиралось что-то твёрдое.

Он отчаянно зевнул - до боли в челюсти. Слева под ухом что-то мерзко скрипнуло, - мелькнула мысль, что так, наверное, скрипит мокрое дерево в трюме какой-нибудь пиратской барки или галеона, на чём там плавали пираты. Потом стукнула кровь в виске, удар отдался двойным эхом в глазных впадинах, и голова загудела от привычной утренней боли.

Всё, понял доктор, всё. Придётся подниматься. Перекинуть ноги за край кровати, ловить босыми ногами хитрые, прячущиеся тапки, потом встать, пошатываясь и хватаясь мокрыми пальцами за воздух. Спичка, свечка, стакан воды, средство от мигрени, но сначала очки, без очков он видит только сны, а потом ещё снимать ночнушку через голову, стараясь не сбить окуляры с носа, - или лучше сначала снять, а потом искать? но нет, он так замёрзнет, - потом ещё искать халат, одевать халат... и вся эта последовательность действий ужасала своей неопределённостью.

Лучше уж писать про черепаху, с запоздалым раскаянием подумал Меслов, и ему отчаянно захотелось, чтобы и это злосчастное пробуждение оказалось тоже сном.

Ах, проснуться бы сейчас у себя, в Берлине! Он частенько засыпал в лаборатории за работой, особенно если какой-нибудь сложный опыт затягивался до утра, сны эти были похожи на глубокие обмороки, он приходил в себя к рассвету, с головой одновременно тяжёлой и какой-то прозрачной, как бы изнутри залитой твёрдым хрусталём, - и тут же, в косых лучах утреннего солнца, просматривал сделанные накануне записи, а вот и Джим, молчаливый и аккуратный, уже несёт кофе, масло и горячие булочки... А теперь - никакой определённости, под ногами бездна, а вокруг - гнетущая тишина.

«Почему так тихо?» - подумалось ему.

- Still! - свистнуло из темноты.

Доктор даже не успел испугаться, когда ему в плечо упёрлось что-то твёрдое, и, скорее всего, опасное.

- Shut up. Молчите. Не двигайтесь. - на этот раз по-английски.

Твёрдый предмет настойчивее вжался в плечо. Доктор замер, боясь шевельнуться.

- Вот так и сидите, - приказал невидимка. - Можете говорить. Только тихо, коротко и по существу.

Меслов попытался справиться с толкотнёй мыслей в голове. Получалось плохо: они в ужасе заметались внутри черепа, цепляясь друг за друга, и унять это мельтешение было совершенно невозможно. Всё, что удалось выжать из себя доктору - тихий стон.

- Это-то к чему? - голос из темноты был недоволен. - Вы же не склонны к обморокам и истерикам, не так ли?

- Не склонен, - механически ответил Меслов.

- Вот и хорошо, - подтвердила темнота. - Всё, что мне нужно - так это обсудить некоторые вопросы, представляющие взаимный интерес.

Пока непрошенный гость произносил свою тираду, доктор успел собраться с мыслями и даже обрести некое подобие хладнокровия - благо, проклятая мигрень юркнула куда-то и затаилась, видимо от испуга.

- Я привык беседовать в иной обстановке, и не намерен менять свои привычки, - произнёс он фразу, которую вычитал неделю назад в дешёвом немецком романчике про полицейских.

Невидимый незнакомец издал странный звук: что-то среднее между хмыканьем и коротким сухим смешком.

- Хех. А чем вам не нравится обстановка? Нет света? Это не так уж плохо. À propos, месяц назад в Париже я присутствовал на премьере пьесы из современной жизни, где весь первый акт в зале было темно, как в трюме: зрители слышали только голоса. Во втором акте дали полный свет и показали героев. Оказалось, актёров подобрали так, чтобы сделать их непохожими на уже сложившиеся в воображении образы. Например, мужчина, которого принимали за красавца, - так он говорил и держался, - оказался коротконогим фатом. Обладательница девичьего сопрано обернулась неопрятной старухой. А надтреснутым старческим голосом говорил молодой человек приятной наружности, туберкулёзник в последней стадии... И когда до зрителей дошла штука, как вы думаете, что они сделали?

- Мне-то откуда знать, - нервно огрызнулся доктор, пытаясь как-то сориентироваться. Насмешливый голос незнакомца не столько пугал, сколько сбивал с толку. Кто бы ни был этот человек, он, похоже, знал, что делает. В отличие от него - полуголого, беспомощного, застигнутого врасплох.

- Зрители возмутились, - незнакомец произнёс это с нескрываемым удовлетворением. - Ошикали пьесу и ушли. Постановка провалилась. Французские буржуа не любят, когда и дурачат, даже на сцене.

Слово «буржуа», произнесённое безо всякого уважения, навело доктора на мысль.

- Вы революционер? Анархист? - спросил он, осторожно отодвигаясь от твёрдого предмета, продолжавшего давить на плечо.

- Да не дёргайтесь, - в голосе незваного гостя прорезалась усталая досада учителя, всю жизнь втемяшивавшего балбесам начатки наук и не сильно в том преуспевшего. - Это не револьвер, это всего лишь деревянная палочка. Палка не стреляет, но это не значит, что она не может служить оружием, особенно в моих руках. Я могу убить и палочкой. Я не революционер и не анархист, даже, скорее, наоборот. Но это не значит, что я безопасен. Я принёс больше горя сильным мира сего, чем все парижские анархисты, вместе взятые. Которые, между прочим, собирались взорвать бомбу на том самом представлении. Её должен был бросить со сцены главный герой, тот самый молодой человек приятной наружности, больной чахоткой. Кстати, и в самом деле чахоточный. Мишенью был британский консул. К счастью для всего просвещённого человечества, - досада в голосе уступила место кисловатой иронии, - он был вовремя предупреждён.

В голове доктора провернулась шестерёнка, отвечающая за добропорядочность и правопослушание.

- Вы полицейский? - с надеждой спросил он.

- Я не служу в полиции. Это полиция мне служит. И служат скверно. Такое впечатление, что все толковые люди подались в лаборанты.

- Где вы видели толкового лаборанта? - искренне возмутился Меслов: растерянный рассудок зацепился за привычную тему и с облегчением выдал обычную реакцию.

- А где вы видели толкового полисмена? - тем же тоном ответили из темноты. - Хех! Впрочем, в Глазго я знавал одного небезнадёжного человека в инспекторской должности. Сейчас он ушёл со службы и торгует сыром.

- Может быть, вы всё-таки объясните своё появление? - доктор попытался быть решительным. - Я спать хочу, а не слушать про сыр.

- Нет уж, терпите, сами виноваты. Хотя отчасти это и моя вина: в последний момент я вас упустил. Вы собирались очень скрытно и никого не предупредили, даже своего верного Джима. Хорошо ещё, что я успел до вашего отбытия. А теперь вы заперлись и не выходите наружу. Хорошо, что эти замки для меня не препятствие... Да и спать вы не хотите. Вы и заснули-то с трудом. Хлоралгидрат?

- Веронал, - вздохнул доктор. - У меня общее расстройство нервной системы.

- Да, я в курсе, - рассеянно подтвердил незнакомец.

- Всё-таки я предпочёл бы зажечь свет, - решил настоять на своём доктор.

- Право же, не стоит. Темнота безопасна. Она кажется угрожающей и рождает чудовищ, но эти чудовища призрачные, и мы это знаем. Не случайно приговорённому к смерти завязывают глаза или надевают на голову мешок. Ему, конечно, страшно. Но пока он не видит последних, самых ужасных приготовлений, он волен воображать, что всё это сон, что он вот-вот проснётся... ну или казнь отменят. Осознать своё заблуждение он уже не успевает. Свет в этом отношении гораздо хуже.

- Собираетесь меня убить? - произнёс доктор почти без дрожи в голосе.

- Вас? Не хотелось бы. Тем более, что меня просили не причинять вам вреда. Но, возможно, мне придётся вас огорчить. Да, пожалуй - огорчить вас придётся в любом случае. Вам не холодно?

- Очень, - признался Меслов.

- Подозреваю, что это наша недоработка. Но не будем об этом. Есть конкретная проблема, будем решать её в тех рамках, в которых мы находимся... Знаете что? Ложитесь-ка обратно. И накройтесь. Лично я предпочитаю размышлять в горизонтальном положении. Насколько мне известно, у вас нет подобной привычки, но вам ещё не поздно её приобрести. И не продрогнете. Тремор мешает общению.

Доктор вздохнул.

- Под этим одеялом я тоже мёрзну.

- Значит, плед... Всё-таки придётся зажечь свет, - с несколько наигранным неудовольствием произнёс незнакомец. - Шнур над вами.

Меслов вспомнил про электричество и невольно задался вопросом, почему и зачем ему приснилась горящая свеча. Спохватился, зашарил рукой по стене. Нащупал витой шнур, кстати вспомнил индийскую притчу о верёвке и змее, уже всерьёз рассердился на себя за неуместный в данной ситуации ход мысли, - и потому дёрнул изо всей силы.

Шнур тяжело скрипнул, сверху посыпалась какая-то пыль. Доктор с неудовольствием отметил про себя, что удобства, заявленные как первоклассные, предполагают иной уровень комфорта.

Под потолком налился желтизной стеклянный круг цвета дегтярного мыла. Свет был слабенький, дохловатый: никакого сравнения с дуговыми фонарями в главном корпусе берлинской лаборатории. В жёлто-сером тумане расплывались тёмные контуры предметов. Зрение доктора, и без того дрянное, в последние годы совсем сдало.

- Вы не видели моих очков? - спросил он, отдаваясь на милость незнакомца.

Из тумана протянулась рука с чем-то блестящим.

- Возьмите. Признаться, у меня было искушение остаться невидимкой, но раз уж наш tête à tête получил столь неуместное освещение...

Первое, что увидел доктор - аккуратно закрытую дверь и новенький, невытертый коврик под ней. Потом - собеседника.

Незнакомец с удобством расположился в кресле, вытянув длинные ноги в клетчатых брюках. Худые руки, тощее, поджарое тело, светло-серый вязаный жилет. Белый стоячий воротничок обёртывал шею. Лицо незнакомца было очень выразительным, но каким-то незапоминающимся - взгляд скользил по нему, как пальцы по куску мокрого мыла, не цепляясь ни за одну деталь. Доктор вдруг подумал: если закрыть глаза, то через пару секунд уже не сможет вспомнить, как, собственно, выглядит ётот тип, тем более описать его - ну разве что дурацкие клетки на штанинах, да прислонённый к креслу скрипичный смычок.

- Вы разглядываете меня так, как будто собираетесь снять мерку, - незнакомец открыл рот, и чары как ветром сдуло. У постели доктора сидел пожилой англичанин, худой и длинный, всем своим видом выражающий главную английскую добродетель - невозмутимую компетентность. Такие лица бывают у дорогой, знающей себе цену (но и своё место) прислуги - старых камердинеров, опытных распорядителей в дорогих отелях, портных с Сэвил Роу. Доктор почему-то решил, что из такого человека получился бы вполне сносный лаборант.

- Сейчас вы придёте в себя и приметесь выяснять, кто я, откуда, и что мне надо. Если расхрабритесь, спросите, не собираюсь ли я в этот поздний час дать концерт. Не исключено, что попробуете закричать или убежать, но это вряд ли. Вне лаборатории вы беспомощны. К тому же вам уже интересно. Вы же интеллектуал.

Доктор в смущении потёр лоб. Ему нравилось, когда его называли интеллектуалом, но в данном случае, как он понимал, это был не комплимент. Но и не оскорбление, а что-то третье... что-то худшее. «Диагноз» -  нашёл слово доктор. Да, именно диагноз. Судя по тону - из таких, за которыми следует неблагоприятный прогноз.

- Ну, ну, - англичанин чуть подвинулся в кресле, показав краешек подбородка, - а теперь вы сбиты с ног простейшим риторическим приёмом. Нет, я не собираюсь давать концерт - во всяком случае, сейчас. Убежать я вам не позволю, а звать на помощь бесполезно. Да, на всякий случай: я вполне вменяем, дееспособен, и что там ещё обычно говорится в таких случаях. Что подтвердил бы любой дипломированный психиатр, если бы наблюдал эту сцену со стороны. Разумеется, я нарушил некоторые условности. Но это входит в мои профессиональные обязанности.

Упоминание о профессиональных обязанностях включила в голове доктора одну из привычных функций.

- Вы говорите слишком быстро, -  заметил он.

- Ага-ага, - англичанин осклабился, - это в вас врач проснулся. Люди надевают на других людей маски, и без этих масок мы друг друга не видим. Вы сначала надели на меня личину убийцу, потом полицейского, а теперь, когда я подставился, видите пациента: взволнованного, неуверенного в себе, подозревающего худшее - или уже уверенного в худшем. Такие к вам обычно и ходят, не так ли? Что ж, отчасти вы правы. Я слишком много говорю, поскольку чрезвычайно взволнован. Для меня это нетипичное состояние. Да-да, дорогой доктор, вы наблюдаете редчайшее зрелище. Многие хотели бы полюбоваться. Увы, ничего интересного: я просто начинаю неудержимо болтать.

- Как вы назвали себя? - переспросил доктор.

- Очень немецкий оборот речи - «как вы назвали себя». Но вы правы, я забыл представиться. Меня зовут Холмс, Шерлок Холмс. Я частный сыщик-консультант. Возможно, вы обо мне слышали.

- Что-то припоминаю, - осторожно сказал Меслов.

- У нас куда больше общих знакомых, чем вы думаете, - англичанин  никак не мог остановиться, всё тараторил и тараторил, - но вряд ли они рассказывали вам обо мне. А мне - о вас. Мы в каком-то смысле коллеги: занимаемся вещами, о которых не говорят. О дьявол, я и в самом деле слишком много болтаю.

- Выпейте успокоительное, - предложил доктор. - У меня есть.

- Спасибо, не стоит. Вот от чего бы я уж точно не отказался, так это от пары затяжек. Я весь на нервах, а тут ещё и воздержание.

- У меня на табачный дым аллергия, - вздохнул доктор.

- Помню-помню. Но трубка быстро привела бы меня в норму. А так я весь - как перетянутая струна. Хотя, с другой стороны, взвинченные нервы - не такая уж плохая штука, если относиться к этому хладнокровно. Звучит оксюмороном, но такое возможно... Всё же постараемся соблюсти минимум приличий. Итак, я сыщик. Моя работа - раскрытие преступлений. Иногда я берусь и за ликвидацию последствий. В настоящий момент я занят ликвидацией последствий преступления, жертвами которого станут миллионы людей, большая часть которых ни в чём не повинны, кроме естественных человеческих слабостей. Боюсь, мне придётся принять тяжёлое решение. К сожалению, другого выхода нет.  Но вы-то не прогадаете, это я вам обещаю.

- Всё это какая-то чушь. И при чём тут я? - попытался сопротивляться доктор.

- Вы принимаете в этом преступлении самое непосредственное участие, - сухо сказал англичанин.

- У вас нет никаких оснований... - начал было Меслов, но незнакомец стремительно вытянул вперёд правую руку, призывая к молчанию. На безымянном пальце сыщика сверкнуло кольцо из тёмного металла.

- Давайте вернёмся к этому вопросу чуть позже. Мы ведь знакомимся, не так ли? Продолжим. Я представился, а про вас я и так всё знаю. Вы - доктор Абрахам Меслов, уроженец Бреслау, родители приняли крещение. Первое образование филологическое, второе - медицинское. Постоянно проживаете в Берлине. Действительный член берлинского отделения Общества Социальной Гармонии. Закоренелый холостяк. Пользуетесь определённой известностью как биолог, но больше - как популяризатор биологических знаний, пишущий также на отвлечённые темы - в основном метафизические и моральные. Самая известные работы - «Эволюция метафизических иллюзий», а также статья «Наследственность и нравственное здоровье». Однако основной род ваших занятий иной, и далеко не столь возвышенный. В настоящее время вы имеете репутацию крупнейшего в Европе специалиста по известного рода заболеваниям...

Доктор почувствовал приступ привычного раздражения: мистер Шерлок Холмс не побоялся нарушить его покой, но боится называть вещи своими именами.

- Как врач я специализируюсь по заболеваниям, передающимся половым путём, именуемым также венерическими, - проговорил он с нажимом. - Сифилис, например. Или гонорея. Неприличные заболевания, которыми иногда страдают приличные люди. Надеюсь, вы не по этому вопросу. Я сейчас не принимаю.

- Ну как сказать... В каком-то смысле... Кстати, у герцога недавно родился сын. Если ребёнок его, то с вашей стороны это замечательное достижение.

- Случай был не запущенный... - принялся объяснять Меслов и осёкся.

- Не пугайтесь, ваши сотрудники на высоте, никто не сболтнул лишнего. Мне эту историю рассказал сам герцог. Как я уже говорил, нас немало общих знакомых... Да, продолжу. Итак, вы - крупнейший в Европе специалист по венерическим болезням, с недавних пор - владелец собственной клиники в Берлине. Роскошное здание, современнейшее оборудование. В Лондоне нет ничего подобного, а ведь наша столица так нуждается в специалистах подобного рода. Лордам приходится ездить на континент, чтобы поправить пошатнувшееся... здоровье, - сыщик выделил голосом маленькую паузу, наполненную ядом.

Меслов поморщился.

- И вы бросили всё это ради Америки?

- Вы хотите побеседовать о моих коммерческих перспективах? - попытался съязвить Меслов.

- Нет. - серьёзно сказал Холмс. - О вашем преступлении.

- Я не совершал ничего противозаконного, - снова начал доктор, и снова был прерван энергичным жестом.

- Может быть, всё-таки дадите плед? - вспомнил Меслов. - Он где-то здесь.

- Он лежит рядом с вами, справа. Вы предусмотрительны, доктор, но рассеяны. Опасное сочетание. Как и ваш интерес к морализированию - это тоже опасная страсть. О, это что у вас такое? Вон там, справа? - Холмс внезапно подался вперёд.

Доктор зашлёпал руками по простыням и нащупал что-то твёрдое. Взял в руки, близоруко приблизил к глазам.

- Вот, - виновато сказал он, подавая Холмсу книжечку.

Холмс взял томик в голубом переплёте, брезгливо отодвинул обложку, заглянул внутрь с выражением лица прозектора, вскрывающего несвежий труп.

- Сочинение какого-то Робертсона, - пробормотал он, пролистывая страницы. - «Он остановил взгляд на молодой женщине с золотистыми волосами и глазами морской голубизны», - прочитал сыщик с отвращением и захлопнул книжку. - Экая дрянь. Лучше бы вы отравляли себе мозг сочинениями господина Уэллса.

Меслов внезапно, как будто вдохнув нашатыря, ощутил всю ирреальность ситуации. Эта ночь, этот холод, это нелепое вторжение, и, наконец, цитата из бульварного романа - о нет, нет. Это сон, самый обычный, заурядный кошмар, веронал подействовал, он наконец-то заснул и видит какие-то глупости. Он проснётся в Берлине. Джим принесёт кофе и булочку, и масло в синей маслёнке, и, как всегда, забудет нож...

Доктор зажмурился и затряс головой. Очки соскочили с носа, кувыркнулись в воздухе и упали на пол стёклами вниз.

- Опять пытаетесь проснуться? - Холмс снова расплылся в туманное пятно, от которого шёл голос. - Не буду вас разубеждать, хотя это несложно. Ну давайте посмотрим на вещи с этой точки зрения. Если это сон, вам нечего бояться и нечего стыдиться. Представьте себе, что вы читаете роман. Что-то вроде этого Робертсона.

- Я это читал, чтобы заснуть, - соврал доктор, с трудом наклоняясь, чтобы пошарить на полу.

- Так ли? У вас в платяном шкафу - целая гора подобной макулатуры. В основном бульварщина и полицейские романы. Интересно, почему вы её прячете именно там.

- Как вы смеете... - начал доктор.

- Смею, смею,  - Холмс добавил в голос немного холода. - Вообще-то вы у нас в руках. Если бы мы хотели узнать что-то по-настоящему важное, то разговаривали бы в другом месте. У нас есть отличные специалисты по дознанию, они способны вытрясти правду даже из чиппендейловского гарнитура. Но меня просили не причинять вам лишних страданий. Да я и сам успел к вам привыкнуть за это время. Не то чтобы полюбить или хотя бы простить, но и привычка - это тоже немаловажно.

- Что значит привыкнуть? - не понял доктор.

- Потом. Меслов, ответьте мне на один вопрос, только честно. Почему вы бросили... а, чёрт, - расплывчатое пятно колыхнулось, раздался характерный стук: похоже, Холмс бросил книжку на пол. - Почему вы бросили филологию?

Вопрос настолько выбивался из общей канвы, что доктор опешил, как лошадь, увидевшая живого единорога.

- Это-то вам к чему? - наконец, спросил он.

- Не люблю лакун в общей картине, - заявил Холмс. - Итак, почему вы бросили филологию? Я очень любопытен и не отстану, даже не надейтесь.

Деревянная палочка снова коснулась плеча доктора, и тот внезапно ощутил себя червяком, над которым зависла стеклянная пипетка с каким-то опасным веществом.

Меслов решил, что пока будет слушаться, а по ходу дела - прощупает собеседника и поймёт, что же ему на самом деле известно. Мысль ему понравилась, хотя само слово «прощупать» всплыло, увы, со страниц какого-то приключенческого романчика, только не немецкого, а американского.

- Раз вы так настаиваете... - начал доктор, воспользовавшись фразой из того же источника. - На самом деле меня интересовала не столько филология, сколько литература. Я писал рассказы. Несовершенные, наверное, но что-то в них было. Хотел сесть за роман, но...

- Кто вам сказал, что в ваших текстах «что-то было»? - Холмс наклонил голову, как умная собака. - Это не ваши слова. Вас кто-то обнадёживал, не так ли? Профессор Рейнхарт, я полагаю? Знаменитый филолог, ваш учитель?

- Вы и это знаете? Да, Георг Рейнхарт. Он проявлял интерес к моему творчеству. Какое-то время. Пока я не попросил его прочитать один мой опус.

- И что же? Он разнёс его в пух и прах? - поинтересовался Холмс.

- Хуже, - голос доктора дрогнул. - Он взял мой рассказ и переписал его заново. И показал мне. Почти те же самые слова, но разница - как между мазнёй ребёнка и наброском Рёскина. Я прочёл, поблагодарил, а потом поинтересовался, чем мне стоило бы заняться в жизни, чтобы иметь успех. Он порекомендовал медицину. «У вас есть вкус к мелким физиологическим подробностям, совершенно избыточный для литератора, но важный для клинициста» - до сих пор помню эти слова... Через год самостоятельных занятий я поступил на медицинский.

- Трогательно. Не жалеете?

- Георг Рейнхарт был прав, - вздохнул Меслов. - Как литератор я безнадёжен. Например, эта озабоченность подробностями. Ну, например, когда я описывал пробуждение героя, то должен был сначала изобразить, как он встаёт с постели, потом ищет свечу, зажигает, и всё это в мелких деталях, вплоть до каждого жеста... Иногда это превращалось в настоящий кошмар.

- Обилие деталей облегчает чтение, - заметил Холмс. - Люблю точность.

- Не понимаю, чего вы от меня добиваетесь, -  вздохнул доктор.

- О, непонимание - это нормально. Я тоже многого не понимал. Например, почему ваш учитель, которого вы боготворили, с такой жестокостью растоптал ваше литературное самолюбие. Пока не выяснил детали. Вы были благонравным юношей. И симпатичным, как думал ваш учитель, - добавил Холмс. - Который завлёк вас к себе домой, напоил - первый и последний раз в жизни - и попытался совратить. Попытка оказалась неудачной. К тому же вы спьяну назвали его вонючим швулем. Профессор Рейнхарт пришёл в ярость и выставил вас вон. Вы были так пьяны, что ничего не запомнили. Хотя потом вы каким-то образом выяснили правду и даже её записали. Кстати, весьма выразительный текст.

Повисло молчание. Где-то снаружи раздался тяжёлый гул и тут же смолк.

- Какая чушь, - вздохнул Меслов. - Какая нелепая чушь.

- Отрицаете реальность? - насмешливо спросил сыщик.

- Какая уж тут реальность... - доктор замялся, потом махнул рукой. - То, о чём вы говорили - литературный опыт. Тот самый, о котором я говорил. Мой рассказ. Точнее, вариант профессора Рейнхарда.

- Написанный вашим почерком? - Холмс прищурился. - Не смешите меня, доктор.

- Вы и в самом деле ничего не понимаете, - Меслов откашлялся: холод забрался в горло. - Совсем. Хоть и рылись в моём архиве. Кого вы подкупили? Джима? Во что вам обошлись его услуги?

Холмс неожиданно рассмеялся.

- Ну-ну, - с трудом выговорил он, вытирая глаза рукавом. - Старина Джим не получил ни пенни. А вот я, похоже, где-то дал маху. Хотя... почему в тексте - подлинные имена? О нет, не надо объяснений, - он снова выставил руку вперёд, - я сам догадаюсь. Вы  таким образом признались профессору в своих чувствах, не так ли? И описали желательный для вас вариант развития событий, в мелких подробностях. Что его и оттолкнуло. Мужеложцы обычно сентиментальны и на дух не переносят, когда вещи называют своими именами. Ваша ошибка была чисто стилистической, Абрахам. Но именно такие ошибки оказываются роковыми.

- А вот это - не ваше дело, - сказал Меслов.

- Ага! - Холмс поднял палец вверх. - Теперь мне более понятны причины, толкнувшие вас на преступление. Я-то думал, что вы - жертва домогательств старого мужеложца. Оказывается, вы - отвергнутый поклонник, к тому же вас отвергли столь оскорбительным образом. Вами побрезговали. Неудивительно, что вы остались девственником. И занялись лечением скверных болезней. Жалкий вид венерических больных, их страдания, их страх перед разоблачением - всё это укрепляет вас в вашем отношении к половой сфере, и особенно в той её части, что отклоняется от так называемой нормы. Но вашим чувствам необходима пища, желательно - регулярная, поэтому большинство ваших клиентов - именно педерасты, которых вы лечите и которых ненавидите...

- Прекратите нести чепуху, - неожиданно резко оборвал его доктор. - Может быть, у вас котелок и варит, - добавил он с отвращением, - но то, что в нём варится, скверно пахнет. У вас отшибло нюх, Холмс.

- А вы ведь это всерьёз, - с некоторым удивлением протянул сыщик. - Похоже, я и в самом деле в чём-то ошбися. В чём именно?

- В главном. Холмс, как вы думаете, зачем я переписал рассказ?

- Ах, ну да, вы его переписали... Текст профессора был неразборчив... какая чушь. Хотели выдать за своё? Нет, зачем тогда копировать самому... Нет, не понимаю.

- Да ни черта вы не понимаете, - с горечью сказал доктор. - Вот и я тоже не понял, как он это, чёрт возьми, сделал! Почему у него это получилось ярко и достоверно, а у меня - нет.

Холмс хлопнул себя по лбу.

- О-о-о! Ну конечно! Вы переписали текст от руки, чтобы хоть так понять,  в чём секрет. А ведь профессор был прав - у вас сугубо научный подход... Постойте-постойте. Стоп! Вот оно! - Холмс в возбуждении щёлкнул пальцами. - Вы ведь не гомосексуалист и никогда им не были, вы не испытываете тяги к мужчинам, - длинный палец сыщика упёрся доктору чуть ли не в переносицу. - Вы взяли эту тему именно потому, что пытались проникнуть в недоступную для вас область чувств. Страсть к исследованиям!

- Наконец-то, - Меслов грустно улыбнулся.

- И, конечно, имена в вашем тексте были другие. А ваше и своё вставил сам Рейнхарт. Чтобы вас унизить и задеть. Потому что для него эта тема была глубоко личной и весьма болезненной. Чего вы, разумеется, не учли. А может быть, даже не знали? Простите за откровенность, но вы и в самом деле плохой литератор: при всей своей страсти к исследованиям, у вас проблемы с глазами, ушами и житейским чутьём, а хороший писатель должен всем этим обладать почти в такой же мере, как и хороший сыщик... Но оставим это, - Холмс чем-то звонко щёлкнул - видимо, крышкой часов.

- В любом случае у нас ещё есть время, - пробормотал он. - Ладно. В каком-то смысле я у вас в долгу. Расскажу-ка в таком случае другую историю, тоже связанную с литературой. Когда меня спрашивают, почему я не читаю романов, я обычно отвечаю, что не хочу захламлять свой чердак, - раздался характерный звук: похоже, Холмс постучал пальцем по черепу. - На самом деле причина не в этом. Хотите знать правду?

- Нет, - сказал доктор. - Мне это неинтересно, - повторил он.

- И всё-таки послушайте. Не знаю, как вы, а я просто места себе не нахожу. Мне нужно отвлечься, да и вам не помешает. Итак, однажды... это было в молодости, когда я бросался на любую задачу, достойную моего интеллекта, как волк на свежее мясо... так вот, однажды мне в руки попал какой-то роман. Из тех, которые вы читаете по вечерам, когда не заняты ни людьми, ни лягушками. Имя автора вам ничего не скажет, название тоже. Дурацкая история о молодом человеке и наследстве, которое он стремился получить. Автор в конце кое-как свёл концы с концами, женив героя на богатой вдове. Никакой художественной ценности роман не представлял, но что-то заставляло меня перечитывать его раз за разом - так, как я впоследствии перечитывал раз за разом свидетельские показания в поисках зацепки. И, представьте себе, на восемнадцатой странице я нашёл улику! Самую настоящую улику. Дальше я стал разматывать клубок, выискивая обмолвки, случайные детали, всё то, на что сам автор не обращал никакого внимания. Книга сопротивлялась анализу, как олеронская устрица ножу, но я был настойчив. В конце концов события выстроились в стройную картину. Роман оказался подобным айсбергу - у него была подводная часть. Преступление - дерзкое и коварное, особенно потому, что почти все события совершались как бы на виду. Кстати, преступницей была вдова, а молодой человек - всего лишь её орудием... Впрочем, неважно. Я столкнулся с двумя вещами. Во-первых, я твёрдо убеждён в том, что все мои выводы справедливы. Я применил к роману дедуктивный метод, который никогда меня не подводил в реальности, и получил однозначный результат. И, во-вторых, я столь же твёрдо убеждён, что автор не вкладывал в свой опус двойного смысла - во всяком случае, сознательно. Этот пошлейший писака даже не догадывался о том, что на самом деле происходило между его героями! А теперь подумайте, какой из этого следует вывод?

- Пока не понимаю, - осторожно сказал доктор.

Холмс глянул на него искоса, как ворона.

- Как сказал некий не очень удачливый сочинитель, - точнее, его герой, - откиньте все невозможные версии, и та, которая останется, будет правдой, как бы невероятна она ни была. Итак, в романе содержалось то, чего автор туда не вкладывал. Это означает, что так называемая художественная литература не является чистой выдумкой, плодом произвола.

-Текст обладает внутренней логикой, это вам скажет любой филолог, - заметил Меслов.

- Вот, вот! А то, что обладает своей внутренней логикой, то есть своими законами, уже не является совершеннейшей фикцией. То есть миры, создаваемые писателями, в каком-то смысле реальны, - хотя, разумеется, их не существует в том же смысле, в котором существуем мы с вами. Но для самих себя они реальны, хотя, наверное, не все. Во всяком случае, я изучил ещё несколько сочинений того же автора, и не нашёл ничего похожего на расследованное мною дело: там не было ничего, кроме грубых ниток, на которых дёргались бессмысленные марионетки. Но тот роман, ничем не выделяющийся - он описывал настоящие события, я в этом уверен. Из чего мы можем заключить кое-что о природе Божества, - неожиданно завершил незнакомец.

- Каким образом? - поинтересовался доктор: в голове всплыли размышления о Беркли. Их догнала мысль о том, что наблюдаемое, пусть даже внутренним образом, с помощью воображения, и в самом деле реально - а хорошая литература создаёт именно оптический эффект. Меслов подумал, что эту мысль стоило бы развить.

- Я предполагаю, - сказал Холмс, и в его голосе прозвучала своего рода наигранная неуверенность, - что Бог создал мир примерно таким же образом, каким мы сочиняем художественную прозу. «В начале было Слово» - это прямое указание на природу нашей реальности. Наша свобода воли - то же самое, что и свобода воли литературного персонажа. Автор волен написать всё, что угодно, но некая толика свободы всё-таки не может быть полностью отнята у несчастной марионетки, и нам иногда удаётся провернуть кой-какие делишки под самым носом сочинителя...

Меслов осторожно запрятал мёрзнущую левую руку под плед.

- И если уж на то пошло, - продолжал разглагольствовать сыщик, - Бог - довольно скверный литератор. Пейзажи и описания природы у него выходят неплохие, но вот сюжетная сторона никуда не годится. Хотя если рассматривать наш мир как груду черновиков, это объяснимо. Большинство судеб - продукт божественной графомании, тщетные попытки выписать какой-нибудь мелкий эпизод. Миллионы домохозяек живут и умирают потому, что Господь никак не может завершить одну-единственную сцену на кухне или в детской... В таком случае, мы все - жертвы стремления Творца к совершенству. Но если даже и так - кто-то должен воспрепятствовать развитию некоторых сюжетов. Или, наоборот, завершить их.

Доктор осторожно пошевелил пальцами на ногах - плед был коротковат, пальцы занемели от холода.

- Тут практически не топят, - пожаловался он. - Не пойму, за что я платил деньги.

- Мы тут делаем некоторые приготовления, и, кажется, задели какую-то отопительную трубу, - озабоченно сказал Холмс. - Мне тоже зябко. Но признаю, что вам приходится хуже: у вас плохое кровообращение. Остаётся согреваться беседой. Так, может быть, всё-таки расскажете, как это было?

- Что было? - вздохнул доктор.

- Кто к вам обратился. Почему именно к вам. Что вы знаете о болезни. Почему согласились на предложение. Все подробности. Ещё раз: мы всё знаем. Всё или почти всё. Вы уже свыклись с этой мыслью. Остались мелкие детали. Итак, кто к вам обратился?

Меслов втянул в себя сырой, холодный воздух. Теперь ему хотелось только одного - согреться.

- Это был адвокат, американец. Он представлял интересы клиента, страдающего пневмонией, но убеждённого, что стал жертвой болезни, неизвестной современной науке, и при этом - передающейся половым путём. По словам адвоката, американские врачи отнеслись к нему с предвзятостью, так как он чернокожий. Поэтому он поехал в Европу, чтобы обратиться в мою клинику. Сумма, предложенная за обследование, меня впечатлила.

- Вы не подумали, почему вам предлагают такие деньги и откуда они? - прищурился Холмс.

- Он представил рекомендации от бруклинского Общества Социальной Гармонии, членом которого являлся, -  отрезал Меслов. - Я не видел причин не доверять своим коллегам и единомышленникам или отказывать им.

- Да, понятно, - сыщик зевнул, аккуратно прикрыв рот тыльной стороной кисти. - Итак, вам предложили осмотреть негра. Как он вам?

- Обычный негр, с уровнем развития, характерным для этой расы, - пожал плечами Меслов. - Он не умел толком говорить ни на одном  европейском языке. Но его болезнь меня заинтересовала.

- Чем?

- Сначала я посчитал её редкой формой лёгочного заболевания и стал настаивать, чтобы его осмотрел хороший специалист по туберкулёзу. Но адвокат настаивал, чтобы он наблюдался именно у меня.

- Настаивал, открывая кошелёк пошире?

- Можно подумать, вы работаете из любви к человечеству! - возмутился Меслов. - Я знаю, чем занимаются сыщики, и по сравнению с этим... - он не закончил фразы.

- Ну-ну, не кипятитесь, - примирительно сказал Холмс. - И насчёт сыщиков вы правы. Самая доходная статья в бюджете любого детектива - сбор сведений о чужой личной жизни, обычно о супружеской неверности и связях на стороне. Учитывая вашу специальность, можно сказать, что ваши клиенты - это наши недоработки.

Доктор улыбнулся, почти против воли.

-  Вам виднее, Холмс, - сказал он. - В общем, я не стал возражать, тем более, что болезнь была хроническая. Но потом она внезапно активизировалась. У пациента началось истощение, потом - симптомы, отчасти напоминающие туберкулёзные: сухой кашель, одышка, и нечто вроде лихорадки. Я пытался применить метод Стивенса, но тщетно. Всё завершилось бурно развивающимся фиброзом... Вам, наверное, неинтересны эти подробности, - остановился он.

- Не беспокойтесь, я не настолько невежествен в медицине, - Холмс сделал недовольное лицо. - Итак, ваш пациент умер. Ваш клиент настоял на тщательном изучении тканей. Скорее всего, с юридической стороны всё было обеспечено наилучшим образом?

- Да. Пациент завещал своё тело науке.

- Завещание оформил и расходы оплатил всё тот же адвокат? Не отвечайте, и так понятно. Думаю, к тому моменту ваше исследовательское любопытство было в достаточной мере разожжено. Вы вскрыли труп. И что вы нашли?

- Нечто весьма любопытное. Я изучил лёгочные ткани, и не обнаружил в них ничего, кроме обычных пневмацистов. Это микробы, которые в принципе способны вызвать воспаление, но иммунитет организма их подавляет. Создавалось впечатление, что болезнь каким-то образом подавляет иммунную систему. Впоследствии мои изыскания подтвердили это.

- Кстати, как вы назвали эту болезнь? Своим именем? - перебил сыщик.

- Я об этом думал, - признался Меслов. - «Пневмония Меслова» или что-то в этом роде. Но пока использую условное название: Acquired immunodeficiency Syndrome. Cиндром приобретённого имуннодефицита.

- A-I-D-S. AIDS. Звучит недурно, в меру зловеще, - отметил сыщик. - Так, значит, пресловутый адвокат уговорил вас продолжить исследования. На что он сослался? На то, что есть и другие больные? И настаивал именно на половом способе заражения?

- Не помню точно, что он говорил, - признался Меслов. - К тому моменту его интерес к болезни уже казался мне подозрительным. Я предположил, что он сам болен. Или болен кто-то из его близких. Но скорее всего - какой-нибудь высокопоставленный человек, который боялся огласки почти столь же сильно, сколь и смерти. Вы же знаете этих американцев, они все помешаны на здоровье. Физическом, умственном и нравственном.

- К сожалению, не все, иначе бы мы с вами не беседовали в столь неподходящее время... Кстати, время...

Снова звякнула крышка часов. Этот звук напомнил доктору берлинскую клинику. Свет дуговых фонарей, кафель, белые столы, Джим катит тележку с позвякивающими инструментами... Он мотнул головой, отгоняя видение.

- Да где же они там, уж пора бы, - процедил сквозь зубы сыщик. - Ладно, продолжим. Вам удалось выделили возбудителя заболевания?

- Вибрион? Увы, нет. Чем бы он ни был, он - за гранью возможностей наших микроскопов. Возможно, в Америке я смогу заняться этим вопросом, используя новейшую технику... Но я выяснил, что заболевание передаётся через кровь. Мне удалось заразить обезьяну. Я использовал вытяжку из лимфатических узлов.

- К тому времени вы уже знали, в чём состоит американский план?

- Видите ли...

- Смелее. Или мне помочь?

- Всё дело именно в способе заражения. Насколько я успел разобраться, возбудитель не контактен к слизистым как таковым. Для того, чтобы заражение произошло, нужны разрывы слизистых - трещинки, ранки. Появление таковых вероятно в случае неестественного или нежеланного контакта с органом носителя заболевания. Это означает... - доктор задумался, подыскивая формулировку.

- Ну, ну, - с неудовольствием протянул Холмс. - Давайте уж прямо. Под неестественным контактом вы понимали содомизирование. А под нежеланным - естественное соитие, но в ситуации, когда женщина не хочет или не готова. Что указывает либо на насилие, либо, что вероятнее, на занятие проституцией. Профессионалки обычно занимаются своим ремеслом бесстрастно... Итак, наибольшие шансы заразиться «пневмонией Меслова» могут либо мужеложцы, либо продажные женщины.

- А также их клиенты, -  уточнил доктор. - Недостаточно увлажнённые ткани слизистых повреждаются при интенсивных фрикциях...

Туманное пятно, обозначающее Холмса, шевельнулось.

- Давайте без этих подробностей. Продолжу сам. Ваш клиент сообщил вам, что Общество Социальной Гармонии считает эту болезнь хорошим способом очистить американскую нацию от нежелательных элементов. То есть от мужеложцев, в том числе высокопоставленных, а также от проституции. Американцы, как вы удачно выразились, помешаны на здоровье, физическом, умственном и нравственном - и, более того, не видят особой разницы между его видами. Хотя, конечно, лечить нравственные болезни посредством физических - это всё-таки сомнительный способ, вы не находите? Хотя в своё время американцы продавали индейцам одеяла, заражённые оспой. То, что вы задумали - примерно то же самое.

Меслов помолчал, собираясь с мыслями.

- Я думал об этом. Да, Холмс, такой путь оздоровления нравов может показаться жестоким - для сентиментальных барышень, которые падают в обморок при виде вскрытого фурункула. Но я-то знаю, насколько жестокими могут показаться некоторые методы лечения. Увы, такова цена, которую приходится платить за изнеженность и порочность. Лечение больного общества тоже не может обойтись без болезненных процедур. К сожалению, в наше гуманное и просвещённое время хирургические средства не в чести. Поэтому приходится прибегать к терапии, которая может оказаться ещё более жестокой. Эта цена, которую приходится выплачивать за понимание вечной истины - мы созданы естественным отбором, и можем двигаться вперёд только ценой постоянного совершенствования нашего рода и отсечения гнилых ветвей. Интересы расы стоят выше частных интересов.

- А с вами хорошо поработали, - протянул Холмс. - Чешете как по-писаному... простите мне подобное просторечие, но оно здесь уместно. Вы сами-то заметили, как изменился ваш голос, построение фраз, и так далее? Как будто читаете вслух пропагандистскую брошюру. Чью?

- Я произносил речь на эту тему в Обществе Социальной Гармонии, - пожал плечами доктор.

- Интересная, очень интересная организация это ваше Общество. Насколько я понимаю, пресловутый Мальтус имел к нему самое непосредственное отношение?

- Он был одним из основателей, - строго поправил доктор.

- Ну, это вы зря. Общество гораздо старше. В каком-то смысле оно существовало - под разными именами - всегда. И многое сделало для того, чтобы привести человеческие порядки в согласие с естеством...

- Вы так говорите, как будто в этом есть что-то предосудительное.

- Ну что вы, право, - голос Холмса сделался очень неприятным. - Что может быть предосудительного в том, что называется естественным? Тот же отбор, например.

- Вы против естественного отбора? - удивился Меслов.

- Обожаю свою страну, - процедил сыщик. - Мы, британцы - просто гении по части лицемерия. Например, слово «естественное». В Дарвина поверил весь мир. Хотя в  большинстве случаев слово «естественное» нужно понимать как «английское», а точнее - «выгодное правящим кругам Британии».

- Очищение общества выгодно всем, - сказал доктор убеждённо.

Холмс издал непонятный звук - что-то вроде «тьфу».

- Может быть, вы недурной врач, Меслов, но вы ничего не понимаете в  вопросах общественного устройства. Вы над ними даже задумывались. Хорошо, попробую кое-что объяснить, хотя это не в наших правилах. Эпидемия «пневмонии Меслова» будет использована для того, чтобы представить Новый Свет источником опасности. Никто не захочет иметь дело с американцами. Чего и добиваются силы, стоящие за этим вашим социально-гармоническим обществом.

- Что значит - «не захотят иметь дела»? - не понял доктор.

- Вы всё прекрасно поняли, - сухо сказал сыщик. - Вы ведь хорошо осведомлены о нравах высших классов современной Европы.

- Да, я это хорошо знаю, - признал Меслов. - Именно это меня и убедило.

- Но вы не задумывались, почему они именно таковы. Вы просто называете всё это испорченностью, как будто это слово имеет какой-то смысл и что-то объясняет... Подумайте вот над чем. Социальные низы объединены голодом и ненавистью к верхам. Но чем объединены социальные верхи? Что общего у двух лордов, двух миллионеров, двух политиканов? Ведь они - конкуренты. Лорд стремится отобрать у другого лорда место в Палате, миллионер разевает рот на чужой миллион, а как ненавидят друг друга представители разных политических направлений! Что же принуждает их держаться вместе, а не вступить в смертельную схватку, с привлечением низших классов?

- Очевидно, боязнь последствий, - пожал плечами Меслов. - Вellum omnium contra omnes в наше время может привести к социальной революции.

- Этого мало. Всегда существовала некая тайна, объединяющая высших. Тайна возвышенная или низменная, но тайна. Нечто такое, в разглашении чего не заинтересован никто. Раньше это было участие в  скрытых от постороннего взора мистериях орденов, в тайных обрядах и жертвоприношениях, запрещённых Церковью. Но сейчас никто не верит в Бога: научное мировоззрение подвигает к атеизму, а оно сейчас главенствует... Значит, нужно что-то другое. Если тайна не может быть возвышенной, она должна быть хотя бы постыдной. Жертвоприношения заменились тайными оргиями. При которых совершаются действия, способствующие заражению этой вашей болезнью. Позвольте обойтись без подробностей... Как бы то ни было, иных методов поддержания единства европейской элиты не осталось. Поэтому исключение американцев из общей системы вызовет самые катастрофические последствия для Соединённых Штатов. Они станут изгоями, париями. Более того, их собственная система закрытых клубов тоже развалится. А это сделает Америку лёгкой добычей британской интриги. Причём это лишь одна сторона дела. Вторая - это AIDS, пошедший в массы. Низшие классы низки и нравственно. Об этом вы, судя по всему не подумали.

- О моральном облике так называемых простых людей я знаю достаточно, - доктор потёр ладони, пытаясь разогнать кровь, - но вы преувеличиваете. Для того, чтобы болезнь пошла в массы, необходимо полное падение нравов, свойственное разве что дикарям.

- Вот именно, Меслов! А вы не задумывались о том, чем наша экономика обязана дикарям? Например, к чему приведёт эпидемия этой болезни среди чернокожих? Например, в Африке и других колониях? И как это отразится на мировой системе?

- Почему вы мне всё это рассказываете? - перешёл в атаку Меслов. - В конце концов, чего вы от меня хотите?!

Холмс откинулся на спинку стула, явно чем-то довольный.

- Ну наконец-то вы задали правильный вопрос. Точнее, половину вопроса. Вы так и не удосужились спросить, кого я, собственно, представляю.

- Очевидно, британское правительство, - проворчал доктор.

- Британское правительство сейчас играет на стороне Общества. Да и вообще интересы британской верхушки меня не волнуют. Я работаю на континентальную организацию, отвечающую за безопасность белой расы в целом. В которой, кстати, состоят и многие ваши знакомые. В том числе - очень старые.

Сыщик скрутил с пальца кольцо и кинул на колени собеседнику. Меслов механически взял вещицу, поднёс к глазам. Кольцо было из тёмного металла, с печаткой в виде пчелы. На спинке насекомого доктор разглядел череп.

- Это наш символ, - сказал сыщик, протягивая руку. - Мы - «Фауст», - он осторожно накрутил кольцо на палец. - Тайная организация, отвечающее за порядок в Европе.

- Претенциозно. К тому же, чем вы отличаетесь, например, от того же Общества? - поинтересовался доктор.

- Я мог бы говорить долго, но вряд ли это произведёт на вас сильное впечатление. Скажем так: мы - часть той силы, что иногда совершает зло, дабы сохранить благо... Вы меня поняли?

- Опять вы мне угрожаете, - вздохнул доктор.

- Нет, не угрожаю. Речь идёт  рациональном выборе. Вот сейчас для него настал момент. Меня интересует один вопрос. Вы можете солгать, и тогда вы останетесь здесь. Я имею в виду - навсегда.

Он замолчал.

- Или? - голос доктора предательски дрогнул.

- Или сказать правду. Тогда мы вас спасём. Вы даже не промочите ноги. Итак?

- Что вас интересует? - Меслов вздохнул.

- Всего лишь один мелкий эпизод. Помните Джима, вашего лаборанта? Который каждое утро приносил вам кофе и булочку с маслом, и всегда забывал нож? Однажды он разбил пробирку и порезался о стекло. Помните? Это было совсем недавно, три дня назад. Что было в пробирке?

Доктор посмотрел на туманное пятно перед собой. Прищурился. Потом медленно кивнул.

- Симптомы? - осведомился он.

- После пореза - небольшое повышение температуры, головная боль... Это оно?

В каюте повисло молчание. Оно длилось недолго - секунды три, но было очень напряжённым.

- Я ничего не обещаю, но при регулярных проверках и надлежащем уходе Джим может протянуть достаточно долго, -  Меслов заговорил совершенно другим тоном, жёстким и уверенным. - К тому же, быть может, мне удастся найти способ лечения. Для этого мне понадобится оборудование и определённые средства. Надеюсь, ваша организация ими располагает. Кроме того, вы должны предоставить мне защиту. Общество Социальной Гармонии будет очень недовольно. Я должен исчезнуть...

- Ну что ж, - вздохнул Холмс, - будь по-вашему. Вы исчезнете. Ап!

Неуловимо быстрым движением сыщик выбросил вперёд правую руку, в которой каким-то образом оказался смычок.

Твёрдое дерево пронзило левую глазницу доктора, пробило её и вошло глубоко в мозг.

Абрахам Меслов вскинулся, хватаясь за лицо, и упал на кровать. В горле у него булькнуло - но звук был уже неживой, как из бутылки с водой.

Холмс тяжело, с шумом вдохнул. Подержал сырой холодный воздух в лёгких, потом быстро выдохнул. Наклонился и подобрал с пола очки доктора. Потом внимательно посмотрел в обезображенное мёртвое лицо.

- Я же говорил: вы не прогадаете в любом случае, - сказал сыщик, обращаясь к мертвецу. - Это гораздо лучше, чем то, что здесь скоро начнётся.

В коридоре раздались шаги, остановившиеся у двери. Потом осторожный стук - та, та-та, та, та.

- Наконец-то, - сказал Холмс. - Входи.

Дверь каюты беззвучно приотворилась. Внутрь бочком пробрался высокий, грузный человек в чёрном. Лицо его скрывал капюшон.

- Ты его всё-таки убил, Шерлок, - осуждающе сказал он.

- И к тому же испортил хорошую вещь, - грустно усмехнулся Холмс, смотря на торчащий смычок.

- Тебя же просили не делать этого!

- Мне жаль, Майкрофт, - сказал Холмс, - но мы не можем ему доверять.

- Почему?

- Я дал ему понять, что лаборант Джим - это я. Он неглупый человек и прочёл немало полицейских романов, так что знает, как меняет внешность грим и парик - а при желании можно подделать и голос. Кстати, с голосом у меня были проблемы: насилие над горлом мне даётся с трудом, не то что раньше. Но Джим был неразговорчив... В общем, он поверил. Потом я напомнил ему, как Джим порезался о разбитую пробирку. А после этого - спросил, не заразился ли Джим той болезнью. Меслов знал, что в той пробирке не было ничего опасного. Но не знал, что я это знаю.

- И что же? Он солгал?

- Да. Стал предлагать помощь на своих условиях. Он говорил очень уверенно - как будто точно знал, что я болен. Из чего я сделал вывод, что он решил заразить меня при первом удобном случае. Как он это делал со своими пациентами.

- Вот даже так? Жаль. Но я всё же хотел сохранить его для нас. Он больше всех знал об этой болезни. К тому же... - а-аапчхи! - Майкрофт чихнул, потом выпростал из балахона огромный клетчатый платок и вытер лицо.

- ...досточтимый мастер Рейнхарт будет очень огорчён, - закончил он.

- Под старость досточтимый мастер стал чересчур сентиментальным, - процедил Холмс.

- Мастер считает, - вздохнул Майкрофт, - что отчасти виноват в этой истории. Если бы не его совет, этот Меслов так и остался остался бы обычным графоманом. Может быть, даже научился бы строчить романчики.

- Ну это вряд ли, у него были проблемы с развитием действия, - протянул Холмс. - Но  досточтимый мастер в чём-то прав. Когда-нибудь какой-нибудь посредственный художник с горя займётся политикой...

- И мир взвоет, - в тон ему ответил Майкрофт.

- Давай о деле, - сказал Холмс. - Итак, основной контингент больных здесь. Общество Социальной Гармонии положило все яйца в одну корзину. Даже не верится. Они обычно так осторожны.

- Они уверены, что эта корзина очень прочная, - усмехнулся Майкрофт. - Корабль считается абсолютно непотопляемым.

- Но мы хорошо поработали над этим, - усмехнулся Холмс.

- И очень скоро увидим результат, - Майкрофт усмехнулся. - По радио с «Калифорнийца» сообщили, что прямо по курсу - подходящий айсберг. Столкновение - около полуночи, если всё пойдёт по плану.

- Значит, у нас ещё полчаса. Кто принимал передачу с «Калифорнийца»?

- Всё под контролем наших людей, Шерлок. Ты же знаешь, я неплохой организатор.

- Корпусные работы проведены? Не придётся взрывать переборки?

- Я тебе говорил уже десять раз: всё было сделано ещё в Саутгемптонском порту.

- Что с пассажирами?

- Замки кают испорчены, сейчас наши люди заваривают решётки.

- Сколько доберётся до шлюпок? - Холмс потёр лоб, что-то прикидывая в уме.

- Из второго и третьего класса - процентов двадцать, может быть, меньше. То есть около ста человек. Среди них, возможно, останутся заражённые. Их мы добьём позже, в воде.

- Постарайтесь сохранить женщин и особенно детей: они, скорее всего, здоровы, - серьёзно попросил Холмс. - Что с первым классом?

- Благодаря твоим сведениям, дорогой брат, у нас есть полные списки клиентов Меслова. Гуттенхейм, например. Или супруги Страусы.

- Ну, за этих я не волнуюсь. Они потонут так, как подобает людям из высшего общества. Слава Богу, аристократия ещё не потеряла представления о чести и долге... Но второй и третий класс внушает опасения.

- Вот и проследи за этим, Шерлок, - сказал Майкрофт. - Мы должны уничтожить заразу полностью. А Общество Социальной Гармонии должно понять, кто хозяин положения.

- Не надейся, - вздохнул сыщик. - Сейчас они, конечно, подожмут хвост. Но у них наверняка имеются образцы заражённых тканей, а может быть, и... о чёрт, - под ногой Шерлока что-то хрустнуло, как раковина улитки. Он наклонился и увидел раздавленный голубой переплёт романчика Робертсона. На обложке было написано «Тщета».

- Подходящее к случаю название, - пробормотал он. - Когда-нибудь они снова попытаются.

- Но это будет не скоро, - Майкрофт потянул брата за рукав. - Пойдём. Пора.

- Пора, - сказал Холмс, вставая с места.

...Ночь была безлунной и очень тихой. Огромный корабль шёл по курсу со скоростью в двадцать один узел, убивая бортами плоские серые волны.

Впереди стоял холодной стеной арктический лёд.

 

вернуться на главную страницу   гостевая бука: оставьте своё веское слово!